— Ваше Благородие, — обратился я к штабс-ротмистру. — Можно вас на минутку?

— Конечно, — ответил тот, спрыгивая с пролетки и подходя ко мне.

— Прошу прощения, что говорю с вами о таких пустяках, но в данный момент вы наиболее подходящий собеседник. Скажите, гипотетически, может ли быть любопытен для покупки мой завод?

— Если будет интерес, то почему бы и нет, — ответил он, пожав плечами.

— А будь у вас денег столько, сколько вы пожелаете. И вы бы решили приобрести его. Сколько бы дали?

— Право, Ваше Благородие, о чем вы? У меня усиленный годовой оклад пять двести.

— Гипотетически, — устало повторил я.

— Ну, если гипотетически. Тысяч за семьдесят-восемьдесят.

Я грустно вздохнул.

— Ваше благородие, вы не подумайте, не в вас дело, — понял он превратно мою реакцию. — Но земля на отшибе. Если под доходные дома, то все сносить и перестраивать. Дороги нет. Да и соседство, мягко скажем…

— Да, где-то я это слышал, — сказал я. — Вот только там мне давали девяносто. Спасибо, едем дальше.

Я дошел до возницы.

— Пересечение Малого проспекта и Четвертой линии.

— Куда собрались-то, господин? — спросил Илларион.

— Проверить одну теорию. Ну, или внезапно разбогатеть. Одно из двух.

Торговый дом «Туда и обратно» располагался в небольшом четырехэтажном здании на самом углу. И судя по очереди из ломовых ванек, грозных приказчиков, артелей грузчиков и многочисленных покупателей, дела у Билибина шли вполне неплохо. Может, сто пятьдесят попросить? Раз уж он такой альтруист.

Жандармам мое путешествие явно пришлось не по вкусу. Они расталкивали людей, прокладывая себе путь ко входу, и грозно смотрели по сторонам. А я тем временем уцепился за ближайшего приказчика.

— Добрый день, подскажите, где мне можно найти Всеволода Кирилловича?

Тот, замученный и уставший, хотел сначала сказать что-то грубое, но внезапно его взгляд упал на моих сопровождающий. Бог знает, о чем этот бедолага подумал. Может, что хозяина сейчас повезут в Третье Отделение? Или его самого туда поволокут, если начнет хамить.

— Пойдемте, — только и сказал он.

Напрасно я думал, что внутри будет поспокойнее. Напротив, самый бедлам творился именно здесь. Постоянно кто-то пробегал, махал бумагами, кричал, торговался. Что-то падало, грохотало, взвизгивало, звенело. Я даже не понял, как мы пробрались через эту вакханалию к лестнице и поднялись на третий этаж. Здесь уже приказчик оставил меня и жандармов в крохотной приемной, а сам ушел доложить. Впрочем, скоро вернулся, жестом приглашая войти.

— Ваше Благородие, останьтесь здесь, пожалуйста, — сказал я штабс-ротмистру. — За меня не беспокойтесь. Он недом. Даже если что выкинет, я смогу себя защитить.

По лицу жандарма пробежала легкая тень сомнения, однако наше недавнее приключение, видимо, повысило мои акции. Он коротко кивнул, а я вошел внутрь.

— Николай Федорович, — подался навстречу Билибин, улыбаясь намного меньше, чем в день нашего знакомства. — Чем обязан?

Вообще, складывалось ощущение, что он не сказать, чтобы рад мне. Скорее как раз наоборот. Он вел себя как человек, к которому сейчас должны прийти на вписку друзья, а тут появился тип, которого не приглашали.

— По поводу вашего предложения, — я подумал, вспоминая какое-нибудь удачное местное выражение. В голове пришло только единственное слово. — Давешнего.

— Предложения? — будто бы удивился Билибин.

— По поводу покупки завода.

— Ах, это, — отмахнулся торговец. — К сожалению, мне уже предложили более подходящую землю. Чуть ближе к городу и по более подходящей цене.

Я улыбнулся этому лжецу. Никакого сожаления ты не испытываешь. И ничего тебе не предлагали. Что-то изменилось с нашей последней встречи. Что именно? Вряд ли на территории моего завода находилось нечто, а теперь оно пропало. Золото, нефть или волшебные прибамбасы. Все, что можно, оттуда давно уже вытащили.

Значит, это было не на заводе. А рядом. К примеру, на земле крематория. Мне вспомнилась процессия утром. Жандармы на кьярдах, серомундирные, общая раздраженность и готовность палить во всех почем зря.

Что-то было на территории крематория. И именно поэтому Билибин хотел за огромные деньги купить мой завод. Для чего? Чтобы следить или попытаться украсть это нечто? Какую-нибудь реликвию? Вполне возможно. Вот только ее перевезли. А Билибин, как человек считающий, что в его деле информация не бывает лишней, узнал об этом довольно скоро. Наверное, почти сразу. Вот и изменил решение.

— Очень жаль, — сказал я, чуть поклонившись. — В таком случае, не смею больше отнимать ваше драгоценное время.

— Всего доброго, — тоже поклонился Билибин. — Буду рад вас снова видеть.

Хотя взгляд говорил о другом. Что-то примерно: «Надеюсь, что никогда больше не пересечемся».

Ну ладно, Билибин, смотри. Земля круглая, Питер маленький. А я уж точно узнаю, зачем тебе нужен был мой завод.

Пробиваясь наружу, я толкался очень уж яростно. Даже некоторые жилистые грузчики глядели на меня с определенной опаской.

— Куда теперь, господин? — страдальчески спросил Илларион.

— Домой.

— Наконец-то, — сразу повеселел слуга. — Самое время, отлежаться надо, в себя прийти.

— Вот уж фига с маслом, — ответил ему я. — Раз уж такая пьянка пошла, то почему бы нам не устроить небольшую вечеринку. Тут же телеги нет, так что надо бумажные письма рассылать, так?

— Телега есть в Никифора, на соседней улице, — с сомнением и грустью посмотрел на меня Илларион, настроение которого каталось на графике синусоиды, — но все же лучше письмами.

— Вот я напишу, а ты отвезешь. Да ты не беспокойся, из всех благородных там будут только Горчаков да Дмитриева. Остальные без рода и племени.

— Ох, не нравится мне все это, — честно признался Илларион.

Глава 20

Запоздало я подумал, что иногда надо слушаться Иллариона. Мужик жизнь прожил и все такое. Это в лицее, прогрессивном учреждении, где простолюдинам и дворянам приходилось общаться друг с другом по воле случая, все происходило без особых эксцессов. И то, всякие князья старались держаться подальше от сыновей кузнецов и кровельщиков. А то еще чего доброго испачкают их своей дремучестью и необразованностью.

Мои футболисты (которых, кстати, было четверо: Фима, Вадя, Никитка и Федор — с ним больше всего общался) робели, глядя на Елизавету Павловну. Да еще Горчаков сидел, задрав нос, представитель голубых кровей, мать его.

Не спасал и заваленный едой стол. Жрал как не в себя разве что Протопопов. Мои дворяне едва притронулись к пище, чтобы не показаться голодными, а футболисты жутко робели перед таким изобилием и тоже не ели. Чтобы аристократы не поняли, что они голодные. Ну и дураки, чего тут скажешь. Шутка ли, Илларион на ужин потратил тридцать рублей.

— Ладно, раз такая веселуха, давайте в игру сыграем, — предложил я.

— Давно пора, — оживился Фима. — Что, стуколку распишем?

— Вашблагородие, я в карты не будут, маменьке обещал, — встревожился Никитка. — Карты — верный путь на каторгу.

— Помню, помню, тебе нельзя на каторгу. Ни в какие карты мы играть не будем. Но предупреждаю в последний раз, кто еще раз развашеблагородится, тому фофан.

— Тогда во что? — отозвался Горчаков. — В рифмы?

— Или в фанты? — флегматично спросила Лиза.

— Ага, а еще в города предложите. Вот вы душные, конечно. Начнем с «Крокодила». А там посмотрим.

Вообще, я рассчитывал в этом мире быть королем безалкогольных вечеринок. Ну а что? За моими плечами вся индустрия игр, как настольных, так и салонных (именно так здесь принято было говорить). Вот только что-то пошло не по плану.

Мои футболисты слишком превратно поняли правила. Они решили, что надо придумывать такие слова, чтобы дворяне ничего не угадывали. И понеслась: бабайка, босовики, тарасун. Первое было барочным рулем для управления плотом, второе обувью без голенищ, а третье — вторично перегнанная молочная водка (это футболисты уже после рассказали). То есть, все то, что ни Лиза, ни Илья знать не могли.